Мне надобно прошлым, поросшим быльём и порошей задавленным стать,
чтоб дать тебе воздуху, дабы могла ты вздыхать
по мне, шаровому, что ниши для вздохов, как слепнущий Шива, сшивал.
Шипя, расползались по дому лампасы широких моих шаровар.
А нынче вытряхивай из башмаков золотые цепочки речного песка
(сорвал тебя с якоря?) и — в светляка-мертвяка,
в гнилушку парчовую, впадинку медную для поминальной свечи
беги врассыпную и прячься. Ищи меня нынче, свищи!
Мне красный — зелёный. Я правила напрочь игры в баскетбол светофорный забыл.
Я в байроны вышел. Я с длинным стволом обороны в числе фидаинов¹ на русские пули ходил.
Как бабка учила в тряпичного ворога иглы, три ночи в Москву арматуру втыкал ².
И ангела ада исчадия неба настигли. Я будущим побыл. Я был настоящим. Однако я прошлым не стал.
Теперь я развешу воздушные знаки своих пребываний, присутствий, где каждый по контуру будет искриться слегка.
Здесь ветви молчат, а здесь ветви дрожат, а здесь ветви трясутся —
коситься начнёшь и свернёшь себе шею, как лошадь, что пенится вся, норовя укусить седока.
Я тщетно и тщательно трещинки красок соскабливал — аж под ногтями закат —
со всех, кто составил твой саднящий складень, а проще — расклад,
когда бы — вот азбучный ход богомаза! — удариться слоем о слой:
о пусть обозлит свои нищие ногти о мою позолоту другой,
которого сам я ┘ своими руками ┘ приставлю к тебе, чтобы он, соглядатай, не смог
ступить астронавтом на лунный, на длинный, на краткий, весь в кратерах, твой язычок.
Ныряльщик за жемчугом, пусть он тебе не расскажет, исследовав море от мочек до пят,
как бёдра твои, если по уши вжаться в них, раковинами шумят.

1993