Сквозь отрощенный ноготь-монокль на мизинце
намагниченной блудом руки
я на женщин гляжу, что вцепились, куницы,
в шею, плечи, во все позвонки и ключицы —
по три спички я всем им кладу на ресницы! —
но, как тень тех затей, мужики
у тебя за плечьми жестенеют наростом —
сколь на них ноготок ни таращь —
словно влажный, прихваченный мрачным морозцем,
изумившийся донельзя плащ!
О, в какой мы комок сатанинский смололись
в подстрекательской Божьей горсти.
Как разжать эту горсть? И наш мутный прополис
мерзким ногтем с него соскрести?
Опустите мне веки! Я видеть не смею
Ни багровую выю, ни белую шею,
ни верблюжьи горбы одеял,
никогда я с тобой не пройду по Бродвею —
я всех женщин его опылял!
Но лишь ты повела по ту сторону света
сколь жеманно, столь зябко плечьми,
как слетела с меня, будто с неба комета,
эта кунья, акулья, охранная эта
шуба — к дьяволу. Дьявол, возьми!
Чист и наг, нищ и кроток стою пред тобою,
мужичок-с-ноготок, так стою́, как не сто́ю:
сбрось горящую кожу скорей!
— Сбрось, попробуй, — ответило мне наважденье.
И шагнул я в мужское твое окруженье,
задувающий свечи ножей.

1994