Я нарушил твой чувственный код:
начиная с крестца — пузырьком —
до дремучих подмышек, потом
от подмышек до паха — свой пот
я собрал. И жемчужную слизь
опрокинул в шипящий бокал┘
И, лишь гости твои разошлись,
пей, голуба, с усмешкой сказал.

Ты не слушай речей колдуна,
что трясёт над столом колтуном.
Ты не пей с ним, голуба, вина —
будешь вечно стоять за вином.
Как собаку пропавший приплод,
поведёт через запахов резь
виноградный, раздавленный пот,
тот, в каком просыпаюсь я весь.

Мастер знает, на что он идёт,
круговой разрывая запрет:
он затем и нарушил твой код,
что его самого не спасёт
крестный ход и движенье планет.
Но за то, что он смел заступить
за предел первородных причин,
не его станут судьи судить,
а его — лишь Всевышний один.

1994

И да воздвигнут скульпторы мужчину,
из женщины, который, как из чашки,
затихнув, испаряется, легчайший,
без рюкзака — где скинул, там и скинул,
и сгинул в поднебесье! Он скорей,
чем кофе, растворяется и стынет.
И ложечкой серебряною в ней
его уж не помешивай, а пей
и пой, и сожалей о кофеине.
Мужчина — как огромный красный дом
под крупным вертикальным снегопадом —
он вверх струится каждым этажом,
плечами и лопатками, ножом
под левою лопаткою. И гадом
под ним кривится женщина. Он — гад.
Но в этом он совсем не виноват!
Жмёт женщина на нижнем этаже
на кнопку лифта, комкая фату, —
мужчина в небесах парит уже
и кнопку лифта — косточкою — тьфу!
А красный дом — не дом, а спирт сухой —
под снегопадом трубчато струится.
Мужчина — дом и спирт, и гад, и птица,
кружащая над домом по кривой:
отыщет жертву — перевоплотится
в мужчину, что восходит на постой.
Там, где гадают на кофейной гуще,
он явится в расстегнутой рубашке,
мужчина наглый, никогда не лгущий,
а через край сбегающий из чашки.