Я был в Воронеже, на реке
Воронеж, где в деревнях, что в Англии, —
ремень отцовский лежит на ребре,
как корешок Евангелия.

У кирпичей — цинга, а цыган —
до черта. В сущности, каждый — стоик.
Для них и лужа — такой же Ганг.
Воронеж — он там, где нам быть не стоит.

Я был в Поволжье. Пока что Судный
день для них — как волдырь.
В окаменевшей гармошке сруба —
тяжёлый уксус былой воды.

Благодаря горизонту, вровень
с тобою птицы летят. От нас
дороги сходятся, словно брови,
и высыхают, морщиня грязь.

Из пряжи бабочка и из свечек
не вылетит. Площади ждут парада,
а истина — только в футляре семечек.
Поволжье — везде, где нам быть не надо.

Я был на Урале. Любая речь,
одевшись в мрамор, звучит как заповедь.
И вместо курганов — любую печь
археологи могут вполне раскапывать.

Урал прилёг к жестяной воде,
он гул куёт и железо удит.
Он — в кроне дерева, — в бороде.
Урал — это всё, где тебя
не будет.

И если ты
для дома не мастак,
и коль хандра заела до упада,
бери билет,
и новые места
тебе расскажут,
что в них быть не надо.

1983