1

Ох, как же он спать мешал,
комарище, шприц тонкотелый!
Я правой бил, но он был левша.
Всю ночь по-державински, не спеша,
пускал меня в дело.

Заклинаю тебя Магометом, Парщиковым,
улиткой гнутой, как римский шлем,
чтоб не летал с рукояткой сварщика,
пока не выгнал тебя взашей.

Я выбью зубы тебе, паскуда,
сгоню родню с лопухов и грядок!..
Июль. Висят паутины, будто
стекло расстреливали из рогаток.

Но он поднимался,
переломленный в середине, как книга,
и харкал кровью, идя в пике.
На голову я надевал пакет
и не хотел больше жить ни мига.

О ты, зачинатель любой войны
(что требовалось доказать),
ты был, когда еще у луны
не выклевали глаза.

Ты знал Калигулу и Герострата,
ты Сен-Симона кусал на спор,
но есть,
есть Божий суд, наперсники разврата,
есть грозный судия, он — скор.

2.

На сеновале он к ответу призовёт.
Придёт морква из Канева и Кракова,
морской конёк
из глубин всплывёт,
перепутан, как знак параграфа.

«Да, —
призна́ется комар, — под вечер
кусал нещадно сей род, стыжусь,
мужчин — в запястья, а женщин — в плечи
и в бёдра, надрезанные, как арбуз.

Но ты сам посуди,
о сколько
они детей моих сбили в лоб?
Тому свидетель — лишь дуб
на пригорке,
корявый, как вывернутый чулок».

«Пожалуй, — задумается Господь, —
я не подумал об этом.
Лети же с миром, сгребая в горсть
себя, в полёте отпетом.

Уйдите, брюква, уйди, морква,
до вас ещё суд да дело.
Ещё замызгает вас Москва
в своих жестяных отделах.

А этим, кто мучает малых сих,
размазывая по сусалам,
желаю, пасквильный акростих
чтоб им посвятил Исаев!»

3.

Под утро
мой комар исчез,
оставив в воздухе след копыт.
Я раздевался, шёл голым в лес
и звал по имени, чтоб убить.

Но тщетно... В дюнах варяжских гнили
баркас, что к берегу был прикручен,
да лодка в две деревянные силы
своих уключин.

1984