Асфальт изъеден ржой листвы
И дождь слюнявый точит плечи.
Не Пушкин я. Меня, увы,
Такая осень лишь калечит.

Мой стих не золотом горит,
А слабой, что-то ждущей свечкой,
Где незадернутых гардин
Стыдится грипповатый вечер.

И паутины нет совсем —
То бабье лето бьёт баклуши,
С ушедшим августом присев.

И ветер шаркает старушкой.
Нет! осень здесь не в той красе.
Быть может, в Болдино получше?

Апрель расправил листья клёнов
и лихорадочно вдохнул
в зелёный шум залётный гул
весны пернатых почтальонов.

Упрячут парочки влюблённых
слова под зонтики ферул,
a желваки небесных скул
заходятся дождём и стоном.

Права молва сердитых туч,
что молвит: месяц невезуч
на катаклизмы вдохновений.

Природа проклинает нас:
на горизонте занялась
заря безжалостной сирени!

Когда крадётся осень шагом лисьим,
Над летом засыпая гроб землёй —
Я вижу: снова зверь пришёл за мной
В пыли пролившихся с деревьев листьев.

Я чувствую себя почти Алисой —
Хоть и не Белый Кролик, но такой,
Ты знаешь, и знакомый, и родной,
Так ласково зовёт со всем проститься

И выйти — хоть на рельсы, хоть в окно…
Он слишком сладок, чтобы быть правдивым!
Мы с ним знакомы, в общем-то, давно.

Зовут его тоской, а кто-то — сплином;
Он каждый год стучится мне в окно
И мы пьём кофе, сидя у камина.

Посереди гнилой зимы,
У вод, холодных, сонных, тёмных,
Где морду солнцем не умыть,
Покорный Сфинкс как пес бездомный.

Тысячелетия прошли,
Забыта древняя загадка,
Здесь, на другом краю Земли
Ему сидеть совсем не сладко.

Снег трогает бесстрастный лик
И, кажется, что он привык,
Хоть кубок тайн веками выпит.

Вопрос в тебе давно болит,
Но им ты пленника не зли.
Не мёртв, но спит пока Египет.