В кромешном восторге звериного чувства
куда-то бегу, а точнее — сбегаю,
и прячу младенца обратно в капусту,
и кликаю аистов белую стаю.

Они прилетят, и один — длинноногий —
с серебряным клювом подхватит, подымет
туда в вышину, где начнутся дороги,
а ветер и небо дадут ему имя.

Он вырастет сильным и стойким солдатом,
и правду найдёт, если выжить сумеет,
узнает, что я не во всём виновата…
Как давит верёвками камень на шее!

С пронзительным возгласом: «люди, за что вы?!»
на что я потрачу последние силы?
И взгляд убегает к последнему слову,
к последнему вздоху и выдоху — «милый».

Июль, июль золотопчёлый
Прядёт редчайших гимнов шёлк.
Тальянка выплакала соло.
На Тольку что ли хмель нашёл?

Поведала плакунья лету
О неслучившейся любви.
Ни молодости нет, ни клетки,
Ни целого, ни половин.

Тельняшка. Смуглый след осколка:
Не увернулся, как от пуль.
Полинушка, Полюша, Полька
Не возвращается в июль…

А усталость давно такая, что от чая теперь тошнит.
Я почти что не отличаю от дремоты занудный быт.
В подоконник скребётся ветер голубиным сухим крылом.
Сколько было уже отметин,
Сколько будет ещё отметин —
Осень кинулась напролом.

Осень кинулась и разбила — если хочешь, попробуй, склей.
А под топким озёрным илом, в ледяной непроглядной мгле
Мягко светятся лепесточки малахита и янтаря —
Всё прекрасное так непрочно,
Всё прекрасное непорочно…
Не узнаешь, не потеряв.

Потеряешь — поймёшь, запомнишь. Лист осиновый на просвет,
И проспект паутинки тоньше, и оранжевый бересклет,
Ломкость голых ветвей бузинных и бессонницы благодать…
Если сделаны мы из глины,
Из обычной подножной глины —
Как под ливнем не размокать?

А размокнув — не простудиться, дотянуть до тепла квартир,
Не рассыпаться по крупицам — тоже дело, как ни крути.
Над рябиновой жгучей веткой птицы носятся во всю прыть.
Чай такой невозможно терпкий —
До головокруженья терпкий,
Так, что стыдно уже хандрить.

Миг равновесия ничтожно краток,
И тем короче, чем сильней размах —
Туда ты следуешь или обратно —
Лишь производная меняет знак.

Покоя нет. «Покой нам только снится».
При дефиците степеней свобод
Покой — лишь отражения граница,
От торможения к разгону переход.

Устал ли я? Устал! Но веки смежить
Мне не дает уверенности твердь —
Опоры точка нитью знанья держит:
Покой плюс равновесие есть смерть.

Так тянет послушать
печалящий ропот пассажей осенних,
вплетающий в душу
прощания без воскресений;
остывшего солнца с небес безразличные взгляды;
бесценность червонцев листвы, истекающих ядом
предзимней усталой тревоги, сгибающей спину;
студёного ветра ожоги; дни с привкусом хинным…

Послушай и вспомни:
цветение луга у солнечной речки,
шалашик укромный
и стук неуёмный сердечный,
счастливые годы, и первенца сбивчивый лепет,
и те эпизоды, что грусть и безвыходность лечат —
контрастами цвета и верой в пришествие вёсен —
и стылый сезон станет пусть не настолько несносен…

Всему своё время.
Терпение вознаградится —
развеются тени, и снова сумеешь взмыть к облаку птицей.

Я любил тебя. Это, казалось, навечно.
Солнцеблик замирал, в твои волосы впутан.
И ложилась трава шелковисто под плечи,
И как капелька мёда, тянулась минута.

Я любил тебя. Острое делалось сладким.
Зависала Вселенная в кратком покое.
Без рассудка. Без жалости. И без оглядки.
Хоть и было тайм-аут держать не легко ей.

Я любил тебя. Прошлое — вытекло гарью.
Высыхает роса, не пустив в Междумирье.
Дни идут. Без тебя. Но тебе благодарен.
За раскрытое. За неизведанный Вырий.