(1880—1932)
Диета
Всероссийское горе
Совершенно весёлая песня
Ночная песня пьяницы
Стилизованный осёл
Два желания
|
У одессита Михаила Гликберга было два сына Саши, блондин и брюнет. В 1905 году домашнее прозвище второго — Саша Сотрудники "Сатирикона", юмористического молодого журнала, одно время были неразлучны друг с другом и всюду ходили гурьбой. Завидев одного, можно было заранее сказать, что сейчас увидишь остальных. ... Вместе с ними, в их дружной компании, но как бы в стороне, на отлёте, шёл ещё один сатириконец, Саша Чёрный, совершенно непохожий на всех остальных. Худощавый, узкоплечий, невысокого роста, он, казалось, очутился среди этих людей поневоле и был бы рад уйти от них, подальше. Он не участвовал в их шумных разговорах и, когда они шутили, не смеялся. Грудь у него была впалая, шея тонкая, лицо без улыбки. ...Было в его молчании что-то колючее, желчно-насмешливое и в то же время глубоко печальное. Казалось, ему в тягость не только посторонние люди, но и он сам для себя. ... Даже знаменитое имя своё, которое было в ту пору у всех на устах, сильно раздражало его. ... "Чёрт меня дёрнул придумать себе такой псевдоним! — сердито сказал мне поэт. — Теперь всякий олух зовёт меня Сашей". Вообще он держал себя гордо и замкнуто. Фамильярничать с собой не позволял никому.
Саша Чёрный. Сатиры и лирика.
Умер Александр Гликберг трагически и нелепо. В жаркий летний день 1932 года он участвовал в тушении пожара. Дома почувствовал себя плохо и через несколько часов скончался вследствие сердечного приступа. Его могила на местном кладбище была утеряна после боевых действий в ходе второй мировой войны. Архив поэта также не сохранился. До нас дошли лишь его прижизненные издания и публикации. |
Каждый месяц к сроку надо
Подписаться на газеты.
В них подробные ответы
На любую немощь стада.
Боговздорец иль политик,
Радикал иль чёрный рак,
Гениальный иль дурак,
Оптимист иль кислый нытик —
На газетной простыне
Все найдут своё вполне.
Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Я с улыбкой благодатной,
Бандероли не вскрывая,
Аккуратно, не читая,
Их бросаю за буфет.
Целый месяц эту пробу
Я проделал. Оживаю!
Потерял слепую злобу,
Сам себя не истязаю;
Появился аппетит,
Даже мысли появились...
Снова щёки округлились —
И печёнка не болит.
В безвозмездное владенье
Отдаю я средство это
Всем, кто чахнет без просвета
Над унылым отраженьем
Жизни мерзкой и гнилой,
Дикой, глупой, скучной, злой┘
Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Бандероли не вскрывая,
Вы спокойно, не читая,
Их бросайте за буфет.
<1910>
(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)
Итак — начинается утро.
Чужой, как река Брахмапутра,
В двенадцать влетает знакомый.
"Вы дома?" К несчастью, я дома.
В кармане послав ему фигу,
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров,
Набор из ненужных мне слов.
Вчера он торчал на концерте —
Ему не терпелось до смерти
Обрушить на нервы мои
Дешёвые чувства свои.
Обрушил! Ах, в два пополудни
Мозги мои были как студни...
Но, дверь запирая за ним
И жаждой работы томим, —
Услышал я новый звонок:
Пришел первокурсник-щенок.
Несчастный влюбился в кого-то...
С багровым лицом идиота
Кричал он о "ней", о богине,
А я ее толстой гусыней
В душе называл беспощадно...
Не слушал! С улыбкою стадной
Кивал головою сердечно
И мямлил: "Конечно, конечно".
В четыре ушёл он... В четыре!
Как тигр я шагал по квартире.
В пять ожил и, вытерев пот,
За прерванный сел перевод.
Звонок... С добродушием ведьмы
Встречаю поэта в передней.
Сегодня собрат именинник
И просит дать взаймы полтинник.
"С восторгом!" Но он... остаётся!
В столовую томно плетётся,
Извлек из-за пазухи кипу
И с хрипом, и сипом, и скрипом
Читает, читает, читает...
А бес меня в сердце толкает:
Ударь его лампою в ухо!
Всади кочергу ему в брюхо!
Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?
Прилезла рябая девица:
Нечаянно "Месяц в деревне"
Прочла и пришла "поделиться"...
Зачем она замуж не вышла?
Зачем (под лопатки ей дышло!)
Ко мне отправляясь, — сначала
Она под трамвай не попала?
Звонок... Шаромыжник бродячий,
Случайный знакомый по даче,
Разделся, подсел к фортепьяно
И лупит. Не правда ли, странно?
Какие-то люди звонили.
Какие-то люди входили.
Боясь, что кого-нибудь плюхну,
Я бегал тихонько на кухню
И плакал за вьюшкою грязной
Над жизнью своей безобразной.
<1910>
(Полька)
Левой, правой, кучерявый,
Что ты ёрзаешь, как чёрт?
Угощение на славу,
Музыканты — первый сорт.
Прыгай, дрыгай до зари.
Ай, трещат мои мозоли
И на юбке позумент!
Руки держит, как франзоли,
А еще интеллигент.
Левой, правой, — вот так-так!
Трим-ти, тим-ти — без опаски,
Трим-тим-тим — кружись вперед.
Что в очки запрятал глазки?
Разве я, топ-топ, урод?
Оботри платочком лоб.
Я сегодня без обеда,
И не надо — ррри-ти-ти.
У тебя-то, буквоеда,
Тоже денег не ахти?
И со мной, топ-топ, пропьёшь.
Думай, думай — не поможет!
Сорок бед — один ответ:
Из больницы на рогоже
Стащат чёрту на обед.
Не толкайся под бока!
Все мы люди-человеки...
Будем польку танцевать.
Даже нищие-калеки
Не желают умирать.
Что ты морщишься, дружок?
Ты ли, я ли — всем не сладко,
Знаю, котик, без тебя.
Веселись же хоть украдкой —
Танцы — радость, книжки — бя.
Думы к чёрту, скука — брысь!
<1910>
Фонарь куда-то к чёрту убежал!
Качает толстый мой фрегат, как в шквал...
За телеграфный столб держусь рукой.
Нет вовсе сладу с правою ногой —
Вокруг меня танцует — вот и вот...
Всё время лезет прямо на живот.
Меня назвать свиньею? Ах, злодей!
Который благородней всех людей?!
А, впрочем, милый малый, Бог с тобой —
Но так уж предназначено судьбой.
Дрожат мои колени — не могу!
Лежу на мостовой и ни гу-гу...
Мне нынче сорок лет — я нищ и глуп.
Заройте заспиртованный мой труп.
Уже к чертям повез меня Харон...
Я сплю, я сплю, я сплю со всех сторон...
<1909>
Саша Чёрный.
Улыбки и гримасы: Избранное. В 2-х т.
Т.1: Стихотворения —
М.: "Локид", 2000. — 672 с.; ил.
("Голоса. Век ХХ").
ISBN 5-320-00376-5 (Т. 1)
(Ария для безголосых)
Голова моя — тёмный фонарь с перебитыми стёклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Фёклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я — волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть "П.Я." — старомодник из зависти злится и дуется,
И вопит: "Не поэзия — шваль!"
Врёшь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося — выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую всё это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
<1909>
I
Жить на вершине голой,
Писать простые сонеты...
И брать от людей из дола
Хлеб вино и котлеты.
II
Сжечь корабли и впереди, и сзади,
Лечь на кровать, не глядя ни на что,
Уснуть без снов и, любопытства ради,
Проснуться лет чрез сто.
<1909>
