ШынгысПредыдущая публикация автора:
Стихотворения. №1, 2008
И осень тревожна, и с юга задуло
холодными снами Тибета.
Достаточно просто привстать со стула
чтоб мякоть строки, куплета
достать из окна, что ещё нараспашку,
но знает, что ненадолго.
И ветер в нём точит тупую шашку
о ветви, и воет волком.
Какая погода. Река. Пустыня
сапфира над Казахстаном.
У юрты женщина дрочит вымя
коровье, и ветер ханом
гуляет в стойбище. Мокрой плёткой
равняет траву степную,
и голос льётся на землю глоткой,
по меркам Руси — тоскуя.
Ах мерки русские! Мерять скукой
пространство лишь вы сумели
и ваши жилища — тому порукой:
они навсегда прикипели
к какой-то не вами определённой
точке — не откочуешь,
не вытрешь ветром слезы солёной,
и даже когда почуешь,
что ветер выследил мысли — вряд ли
глаза твои станут плоски
и скрытны — их не учили в прятки
с пространством играть. Лишь доски
крест-накрест на окнах напоминают
и то — лишь весьма условно —
о том, как пустыня не знает края
молчанию мыслей. Словно
трава неживая, и бесконечный
бескрайний, безликий ветер
звучит та песня, и души лечит
пустыня, надев их на вертел
ковыльной стрелы, что вонзилась в ворот.
Пастушьи собаки в жёлтых
зрачках вспоминают собачий холод
дневных переходов. В волглых
одеждах гнездится то дрожь, то осень
то тряска и сушь кочёвок.
У входа в юрту — клочки папиросин,
бараньих кишков, верёвок,
игрушек детских — таких же древних
как дети. Газета сохнет,
желтея, рядом ржавеет стремя
и степь от молчанья глохнет.
Зачем поворачивать глаз куда-то
и думать о чём-то, пряча
пустыню в байковые заплаты
слов, или в хворост плача?
Зачем, если зная на все вопросы
всё тот же ответ — пустыня —
глаза твои станут слегка раскосы,
и всё, что стоит за ними
вдруг примет знакомую с детства форму
той линии, по которой
припаяно небо к долине горной,
к которой любою порой
прирос твой голос, и тело тоже.
Зачем вспоминать? — устанешь —
о том, что ты — из костей и кожи,
и прочей плоти. Она — лишь
подпорка взгляду, который нужен —
опять же — дождю да ветру
чтоб ткать им узор из кочёвок-кружев,
да мерять им километры,
да просто быть. Безо всяких «чтобы».
Максимум — «для чего-то».
Быть словом, что дремлет в тепле утробы
женщины. Быть бесплотным
напевом ветра, что треплет птицу
до смерти в небе сизом
печальным именем, что приснится
ветру зимой — Шынгызом.
Вот вам двор на окраине города. Двадцатиглазый барак,
из промасленных шпал в середине ушедшего века
наспех сложенный. В доме царит полумрак,
возле дома стоят три похмельных сухих человека.
Вот задворки, покрытые копотью. Вот вам герань на окне,
и бельё под окном, и в окне — занавески в горошек.
Вот по улице кто-то шатаясь бредёт по колено в весне,
и на голых ветвях вызревают соцветия кошек,
ожидающих вечера. Вот — до предела усохший зрачок,
не осиливший плеска огня по просторно разлившимся лужам.
Вот сидит на кирпичном крыльце безработный с утра мужичок,
ковыряя гвоздём штукатурку. Сидит себе, н...й не нужен
никому, и от этого счастлив, и этим доволен вполне,
и безмолвие хлещет его задубевшей охрипшею глоткой.
Вот маячит отвисшая майка в немытом полгода окне,
и её обладатель беседует с пышной курносой молодкой
неизвестно о чём. Вот вам прелесть безделья в стране,
где извечная пьянка — старинный аналог сиесты —
нерушима, священна, как грязный узор на окне,
как шпана, утомлённо осевшая на развaлившемся кресле
посредине двора. Вот вам, граждане, я — безответно влюблённый в дворы,
где мужчины остались верны незатейливой моде
после... — помните эту войну? — этой послевоенной поры:
ватник, свитер зелёный, кирзухи, и газовый ключ по погоде,
и — откуда они до сих пор достают? — Беломор.
С неба, словно извёстка со стен, осыпается в грязь позолота,
и на пристани ржавые краны сгружают иртышский простор
с баржи старой, и дом одолела зевота.
Он, глаза не продрав, развалился на чёрном снегу
потянулся, и заспанно смотрит сквозь древние слипшие веки
чёрных ставень, как суетный мир, замерев на бегу,
удивился весне, и опешив, как те человеки
у крыльца, растерял все слова, и полез в огроменный карман
за махоркой и спичками, и заломив на затылок
кепку, и закурив, стал беспечен вдруг, весел и пьян,
наглотавшись весны, как портвейна на сдачу с бутылок.
Стихотворения опубликованы
