Я хочу знать о тебе всё.
Зачерпнуть эхо твоих слов,
городов жилых и проезжих сёл
затвердить географию набело.
Как шуршит в кедрах глухой дождь,
как бежит по коже капля воды…
Называя: брат, понимать: ложь,
но честней прочих её ходы.

Как блестит в дебрях волос — соль,
как красно солнце с изнанки век, —
повторять этот язык вдоль,
поперёк, насквозь и врасплох, в разбег…
Как растут бережно семена,
как качает бешеных дрожь земли…
Как другие пили тебя до дна!.. —
и о тех, которые не могли…

Я бегу выиграть сей звук,
хоть не все тоны нашла уже:
он поёт, как умереть вдруг
и как вечно жить, и о той меже,
что разводит за руки да и нет;
древний космос полон муры, туфты!..
Но его джаз-бэнд отражён в тебе,
и гремит во мне потому что — ты…

Я шепчу, и ветер ерошит ворс
дыбом вдоль хребтины тянь-шаньских гор,
я хочу, чтоб он и в тебя врос,
золотой септический септаккорд, —
чтобы ты слышал в нём ноту Si
и в её синь пропадал, спасён
из песков-льдин-неводов, и
чтоб хотел знать обо мне — всё…


Пить

Ты ведь не знаешь, что́ там.

С первого же глотка

лопнут горячим потом дойные облака.
Осы сосковых зёрен, бёдер нагар/прострел…
Голос твой станет чёрен, станет зрачок твой — бел.
Встанешь, шагнёшь по шпалам, даль это сталь колен.
Путь развернётся алым, зелень плеснёт из вен.
Две поднебесных нити снижут желток и синь.
Разве же ты не птица? Только беги, неси
дробью безумных пяток, мельницей ног и рук —
нерастворённый запах, неотражённый звук!
Скорый по взлётке рельсов, выше-гляди-сметёт!..
Веткой срывая время, навзничь листая — всё…
Та, что ещё разлюбит, вновь первый раз с тобой…
Станут слюдою губы и шоколадной боль…
Канет закат на блюдце, выплывет в бирюзе
дом, где тебя дождутся, где одному тебе
дальний ночник крылечка — ближе, теплее… Это — курьерский встречный!.. И — оборвётся свет…

…Чашка с отбитым краем, трещинная змея…
Что в ней, сама не знаю, яд или просто — я…


По красной нити

— Чего в такую рань? Эх ты. Легко ли
чём свет вставать, встречать идти старухе?
— Мне, бабушка, хотелось повидаться,
давно не говорили мы с тобою.
— А с дочками что не до разговоров?
— Да выросли они, живут отдельно,
к чему мешаться у чужого счастья,
я лучше к вам — ведь часто собиралась.
— Ну заходи. Дай поцалую… дылда.
Дом-от большой наш, и обняться есть с кем.
Мы все с тебя глаза-то не спускали,
не ждали правда рано так, но что уж.
— Что мама?
— Младшая моя краса и ныне!
Умней всех вас, всех лучше шьёт и вяжет —
светлее снега, легче паутинки!
Лишь тёплые ей вещи не даются.
— А папа?
— Нет, его ты не отыщешь.
Напрасный труд. Твой дядя тут пытался
свово сынка беспутного… соринка
во ста стогах. Но суть не в них, а вот где:
все, кто пришли — по кровной красной нити.
А белая не выдержит натяга.

— А как… не знаю, спрашивать…
— У нас он. Не толкошись, врачи сказали надо,
так им видней. А этот воздух лечит
и гены, и обиды.
— Расскажи мне.
— Обычно здесь не любят нерождённых,
но твой весёлый. Мы назвали Ваней,
чтоб не забылось, каковы — дары.
Смотри-ко, вот и он. Беги, Ванюша,
встречай скорее маму. Зачерпни ей
пригоршню слёз, лицо умыть с дороги,
и молока грудного — ждать и пом[нить].


Скульптор

Жёсткой дверной пружиной,
трещиной рта в слюде.
Жаркой иссохшей глиной
скалы брели к воде…
Долго - легла усталость
облаком на откос…
Ночь широко плескалась
в реках твоих волос…

Сажей лилось по жилам:
зябкой блестеть р(осой),
певчим кружить винилом,
жадной сшивать иглой
чудный, чуж(ой), внезапный
левобережный пульс,
влажный как вдох, по капле —
мимо, не выдав вкус…
Снилось: ле(пить) наощупь,
слепо вбирать чер(ты):
сон — значит можно проще-
нья не хотеть, шестым
слухом, огнём в прорехах
звёздных медвежьих шкур
вспыхнуть — ножом и эхом
лучшей из тесситур!..

Небо горело стужей,
кралась краями тень,
плавил резец всё глубже
абрис пути к тебе —
голые козьи тропы
в самый зенит почти…
Мимо?.. И мим протопал
тапками, отпустив
красный закат усмешки
вкривь, за рельефы лиц…
Скульптор — незряч, конечно.
Не разжимай ресниц.