 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|

|
|
|
Александр Самойлович Брон (1937—2009)
«Если выйти за полночь...»
«Я как-то медленно читаю...»
«Руль — не вожжи...»
«Тревоги планеты меня не касались...»
|
|
 |
|
Александр Самойлович Брон родился в 1937 году. Профессиональный журналист, редактор, литератор. Первая запись в трудовой книжке — ученик токаря. Высшее образование получил на филологическом факультете Таганрогского пединститута. Почти полвека — на разных должностях в разных газетах Донбасса и Брянщины. Член Союза журналистов России. Стихи считал своей отдушиной от газетной работы, некоторые из них увидели свет на страницах местной и центральной периодики. Несколько лет вёл литературную студию «Красная строка» при Дворце культуры Брянского машиностроительного завода, участники этой студии стали авторами коллективного поэтического сборника «Острова». Умер от острой сердечной недостаточности во время лесной прогулки 19 сентября 2009 года.
На СИ его раздел появился в июле 2004 года.
Редколлегия благодарит Владимира Кармана (Егорыча) за предоставление материалов для этой страницы.
В настоящем выпуске журнала также опубликован его рассказ о поэте:
Александр Брон: «А мы лишь пришли ниоткуда и снова уйдём в никуда...»
|
|
|
* * *
Если выйти за полночь
да с балкона свеситься,
Сколько в мире лампочек
одиноко светится!
В каждой светлой клеточке
нервно счётчик крутится:
Кто от гриппа лечится,
кто с конспектом трудится...
Но смотрю и чудится,
что процентов семьдесят —
Это буква к буквице
по бумаге сеется.
Освещают пишущим
лампочки настольные
Шевелюры пышные,
лысины достойные.
В кабинете с книгами
или в кухне с мухами
Граждане настигнуты
творческими муками.
Отодвинув временно
стопку недопитую,
Кто-то рад, как премии,
свежему эпитету.
Трезвенник и праведник,
наш главбух прижимистый,
Скинув нарукавники,
ищет стих пружинистый.
Суетой напрасною
высушенный полностью.
Репортер напрягся
над заветной повестью.
Точит озарение
молодого гения —
Он уже сиреневый
от ночного бдения.
Мальчики способные,
девочки фасонные...
Кем же будут собраны
ночи их бессонные?
Как они бросаются
в литобъединения! —
Словно бы спасаются
от обледенения.
Сколько жаром пышущим,
в облаках витающих...
Скоро станет пишущих
больше, чем читающих.
Я и сам, бессовестный,
из того же племени,
И меня бессонница —
кулаком по темени.
Поливать бы грядки:
лук или укроп.
А не терзать тетрадку
за двенадцать коп.
|
|
 |
|
|
|
|
* * *
Я как-то медленно читаю —
Вникать в прочитанное тщусь,
То запятые расплетаю,
То к прежней фразе возвращусь.
Что делать.... Даже в том журнале,
Что в электричку взять могу,
Статейку по диагонали
За пять минут не пробегу.
Она мешает мне немного,
Моей профессии печать -
Привычка все оттенки слога,
Оттенки смысла различать.
И крик души, и пафос ложный,
И что-то бывшее уже...
Так старый служащий таможни
В нехитром шарит багаже.
Давно привыкший к разным штукам,
Он вещи двигает, пока
Не отзовется гулким звуком
Двойное днище сундука.
|
|
 |
|
|
|
|
* * *
Руль — не вожжи,
Бензин — не овёс,
Маслопроводы — это не жилы,
Но вращают четвёрку колёс
До сих пор лошадиные силы.
Может, мы не поймём до сих пор,
Скоростей достигая желанных —
Это загнаны в каждый мотор
Души чалых, гнедых и буланых.
Может быть, вместо райских лугов,
Где ромашки и божьи коровки,
Им назначено девять кругов
Под капотом железной коробки.
Бородатые спят кучера
На погостах каких-нибудь старых,
Но в машине шарахнет искра
По хребтам вороных и чубарых.
И — летящие косо столбы,
И — слеза на стекле ветровая.
И упряжка встаёт на дыбы,
Из обшивки болты вырывая.
А потом по шоссе дотемна
Два механика с видом солидным
Будут в мёртвые дуть клапана
И стучать по остывшим цилиндрам.
Ах, механик, ты спец и колдун,
Но вдали, между небом и степью,
Не успеешь заметить табун,
Уходящий разорванной цепью.
И по всем четырём сторонам
Пронесётся над миром суровым
Клич, который понятен не вам,
А каурым, саврасым, соловым...
|
|
 |
|
|
|
|
* * *
Тревоги планеты меня не касались,
Газетные новости в ящике кисли.
Устало кружились и вздором казались
Какие-то части разорванной мысли.
Окно голубело в табачном тумане,
Будильник скрипел, что дела мои плохи.
А время тянулось, как в длинном романе,
Рисующем нравы далёкой эпохи.
Мне смутно мерещились тусклые грани
Миров, где остались одни аксиомы...
Ильюша Обломов на пыльном диване,
Последний изгой на охапке соломы.
И были понятны мне лишние люди,
Чьи образы правильно мы разбирали...
Качалась судьба при своей амплитуде,
Вилась по своей бесконечной спирали.
Но рядом с движением тени и света,
Где каждый отрезок закапан слезами,
Была неподвижность любого предмета
В пространстве, которое перед глазами.
Казалось, не выйти из этого круга
И не отменить эту старую драму.
Но яростный ветер, ударивший с юга,
Рванул, громыхая, оконную раму.
Он кинул в лицо мне обрывок плаката,
Он пел, выметая табачные клочья.
И хлынули красные волны заката
И запахи ночи.
И стала слышна полоса грозовая,
Которая шла от далёких предместий.
Короткий звонок городского трамвая,
Раскатистый голос последних известий.
За овощебазой косматые гривы
Летели на фоне лиловом и алом.
И не было спора великого с малым.
От первого крика к последнему мигу
Дорога была весела и сурова,
Как луч этот красный, упавший на книгу,
Где в тонкой виньетке портрет Гончарова.
Комментарии
|
|
 |