* * *

Присесть на лавочку. Прищуриться
и наблюдать, как зло и рьяно
заката осьминожьи щупальца
вцепились в кожу океана,
как чайки, попрощавшись с войнами
за хлебный мякиш, терпеливо
следят глазами беспокойными
за тихим таинством отлива,
и как, отяжелев, молчание
с небес свечным стекает воском,
и всё сонливей и печальнее
окрестный делается воздух.
Вглядеться в этот мрак, в невидное…
От ночи не ища подвохов,
найти на судорожном выдохе
резон для следующих вдохов.
Но даже с ночью темнолицею
сроднившись по любым приметам —
остаться явственной границею
меж тьмой и утомлённым светом.


Дыши

Если тлеет свеча, всё равно говори: «Горит!»,
ты себе не палач, чтоб фатально рубить сплеча,
даже ежели твой реал — не «Реал» (Мадрид)
и команде твоей нет ни зрителей, ни мяча.

То ли хмарь в небесах, то ли пешки нейдут в ферзи,
то ли кони устали — что взять-то от старых кляч?
Коль чего-то тебе не досталось — вообрази
и внуши самому, что свободен от недостач.

Уничтожь, заземли свой рассудочный окрик: «Стой!»,
заведи свой мотор безнадежным простым «Люблю…»
Этот тёмный зазор меж реальностью и мечтой
залатай невесомою нитью, сведи к нулю.

Спрячь в горячей ладони последний свой медный грош,
не останься навек в заповедной своей глуши.
Даже если незримою пропастью пахнет рожь —
чище воздуха нет. Напоследок — дыши.
Дыши.


Зимний разлад

Мы словно бузотёры в старших классах:
кривились рты в презрительных гримасах,
хоть что делить — никто не ведал сам.
Два мнения, два вопиющих гласа
чадили, словно жжёная пластмасса,
взлетая к равнодушным небесам.

Была зима. Казался воздух ломким,
а каждый шёпот — безобразно громким,
как грубый скрип несмазанной арбы.
Не видимый банальной фотосъёмке,
нам в спины бил змеиный хвост позёмки,
вздымаясь, словно кобра, на дыбы.

Блуждая между трёх дремучих сосен,
мы спорили. И каждый был несносен,
стреляя всякий раз до счёта «три»…
Был хор фальшив, хоть не многоголосен,
и было в целом свете минус восемь,
не больше. И снаружи, и внутри.

Всё было так нескладно и нелепо…
Любовь крошилась, как кусочки хлеба,
а ветер острой крошкой лица сёк…
И, раненые влёт шрапнелью снега,
мы мяли в омертвевших пальцах небо,
как школьник — пластилиновый брусок.

В границах заколдованного круга,
где не было ни севера, ни юга,
звенело: «Я так больше не могу…»
И наши тени, вскормленные вьюгой,
всё дальше расходились друг от друга
на жёстком хирургическом снегу.


Прямой эфир

Было время глупейших ошибок и вечной любви,
и мозаика жизни казалась подвижной, как ртуть.
Ночь стояла в окне, как скупой на слова визави,
и надежда, живущая в пульсе, мешала уснуть.
На промашках своих никогда ничему не учась,
я не спас утопавших, а также гонимых не спас…
Так и сталь закалялась, и так познавалась матчасть,
убавляя незрелой романтики хрупкий запас.
Это было смешно: я играл в саркастичный прикид
в мире радостных флагов и детских реакций Пирке.
Я был словно учитель из старой «Республики ШКИД»,
кто хотел говорить с гопотой на её языке.
Опыт крохотный свой не успев зарубить на носу,
на дорогах своих не найдя путеводную нить,
я всё слушал, как «лапы у елей дрожат на весу»
и мечтал научиться с любимою так говорить.
Всё прошло и пройдёт: звуки плохо настроенных лир,
ожиданье чудес да июльский удушливый зной…
Репетиции нет. Есть прямой беспощадный эфир.
То, что было со мной — то уже не случится со мной.


* * *

Когда тишина, застыв меж оконных створок,
глядит на тебя, как вышколенный гарсон;
когда за окном — рассветный туманный морок,
смешавший в небесном миксере явь и сон,

уставшая ночь забыла свое либретто,
дрейфует в нейтральных водах ее корвет…
Но видится свет, где не было прежде света —
точнее, не свет, а только намёк на свет.

Не явь и не сон. Тугая, как кокон, мука
сковала миры в районе пяти утра…
И чувствуешь каждым нервом рожденье звука,
которому этот кокон прорвать пора.

И вот они, звуки — ветром в дверные щели,
в углы, где печален воздух и сумрак густ…
И тихо слова прощанья, слова прощенья
слетают, как листья с клёнов, с любимых уст.


Снег

Снег идёт и идёт. Ни запрета ему, ни этики.
Снег идёт и идёт, возведённый в квадрат и в куб.
У зимы на лице — ни малейших следов косметики,
лишь нетающий иней на тоненькой нитке губ.
С ней сражаться — как в гору, на пик колесо везти:
колесо ускользнёт. Вновь начнёшь, как Сизиф, в низах…
Снег идёт и идёт. Ни стыда у него, ни совести.
Да от белого, вечного белого — резь в глазах.
Мы мечтою о лете с тобою навек обмануты.
Лета больше не будет. И лучше о нём забудь.
А пока — в ледники вплоть до бивней врастают мамонты,
и в термометрах — там, за окном — замерзает ртуть.
В небесах — ни вечерней звезды нет, ни солнца рыжего.
Снег идёт и идёт. Нагло лезет в дверной проём…
Снег идёт и идёт. Но мы выживем. Точно выживем,
только надо быть ближе.
Ближе.
Совсем вдвоём.