И вот, когда уже все объяснено,
остается некий метафизический остаток,
который на самом деле все и объясняет.
В.Е.Каган
Я знаю. Мы — две пираньи
Внутри мутно-голубоватого шара
В пустом аквариуме:
Я.О.
Тень, прирастая к тени, сглатывает наживку.
День, прирастая к ночи, определяет тему.
Господи, дай мне право не совершить ошибки,
Раз уж ты дал мне способ выжить в такой системе
Координат и чисел. Благодарю покорно,
В каждой отдельной точке есть куда падать ниже...
Как бы ты с тем ни спорил, оба мы вне закона.
Мы создаем сюжеты и проживаем в них же.
Это служенье слову, ибо оно уводит
Дальше, чем сны и дали, чем имена и звуки...
Это лишает воли, это дает свободу.
Две стороны медали. Встреча как шаг к разлуке.
Трещинки ли на шаре, линии на ладони.
Я открываю карты, я разрываю узы,
Но никогда не знаю, где потайные донья,
Клады под половицей, шорох залетной музы...
Две стороны монеты. Искренней или лживой,
Мне все равно — отдать концы или бросить якорь.
Благодаренье богу, мы баснословно живы.
Все остальное можно истолковать двояко.
Эта игра без правил выдумана не мною.
Парочку свежих трещин зашнуровав строкою,
Я допиваю кофе и становлюсь земною...
Кстати, твои пираньи — прелесть что за такое.
[Стихотворение было опубликовано в авторском разделе СИ в 2001г.
Текст сохранился здесь.]
Ох, тоска моя, тоска,
чё ж ты меня глоожешь
чё же ты исподтишка
душу мне тревоожишь
чё ж свернулася в груди
чёрною змеёою
Коль пришла — теперь сиди
водку пей со мноою.
Нне видать тебе, тоска
ни конца ни крааю
хочешь, я тебе, тоска,
песенку сыграаю
а не хочешь — спой сама —
я тебе подвоою
наливай себе, кума,
запивай водоою.
Пятый день сидим вдвоём —
ни жены ни друуга
пятый день с тобою пьём,
верная подрууга
День ли, ночь ли за окном —
кто ж там разберёотся —
Заливай себя вином,
пей, покуда пьёотся.
А когда устану пить,
босиком из доому
побреду тебя топить
к берегу крутоому,
чёрный камень привяжу
к шее твоей тоонкой
и на дно тебя пушшу
под ледок под звоонкий
А на улице весна,
веселятся птаахи
ты сидишь со мной грустна
в шёлковой рубаахе
а за городом стоит
камень на кургаане,
и причёски у ракит
треплет ветеркаами.
Комментарии
Я знаю твой след — мозолистым нюхом. И буду
находить тебя всюду — находила уже раз сто.
Так приветствуют из-за угла расслабившегося Иуду:
"Здравствуйте. Моя фамилия — Иисус Христос".
Улизнешь. Прикинешься незнакомым.
Войдешь в историю, хлопнув дверью; —
прошепчу, ворочая языком темноты заоконной:
"не верю!".
Пролистаю память, пальцем сминая лист,
и, наверное, вспомню до дна — до дня и до жеста —
как непрочен бордюр и бордельны усмешки лиц,
прогнозировавших нам свое "даже если".
Поцелую город — глазами впитаю весь.
Из морщинок его вытяну каждый атом
твоего присутствия. Походку. Одежду. Вес.
Кто смотрел на тебя. Кто подмигнул. Кто ругнулся матом.
И потом из памяти — как изо рта факир
тянет цепь из лезвий — я выцежу по медленной бритве,
я выверну — все слова твои. Мне. Не мне. Не таким,
как ты, и таким. С каким взглядом, жестом, громкостью. В каком ритме.
И когда не останется даже этого — когда тяжеленное
вырастет из пустоты внутри "если честно..." —
я лягу, уткнусь в себя, свернусь, как вселенная, —
и исчезну.
Комментарии
"По несчастью или счастью
истина проста:
никогда не возвращайся
в прежние места..."
Г.Шпаликов
Как в холодном подъезде на пальцы дышали;
шарф был колючим, ботинки жали.
Хулиганами не были — всего порока
что стекло разбить да убежать с урока.
Тяжело там жилось, но не суди строго —
мы все вместе были, что уже много.
Правда, заново пережить — не дай Боже.
И не только чужое, но и свое тоже.
Благодарность тому, о чем мечтали,
не за то, кто мы есть, но чем не стали.
Кстати, мертвые из могил не встают ночью.
Даже если попросишь их. Очень-очень.
Сердце мое заросло травой, а в траве
легко и тихо и больно — светло и больно,
как будто спишь, и вместо сердцебие-
ния звон колокольный.
Вижу себя как сон. Как стул, стол, на нем стакан,
в стакане роза. Банально. Детально. Пышно.
Фотографично — выкинь, пожалуйста,
эту меня. Опять я ужасно вышла.
Ксеня в чулочках детских. Ей десять лет.
Ксене двадцать. Ксеня в чулочках дамских
и красной юбке — длинной и не-
уловимо испанской.
Ксеня плачет. Ксеня смеется. Ксе-
ня устала. Влюбилась. И снова плачет.
Господи, я — живая! За что ты мое в траве
сердце прячешь?
Комментарии
Грусти касание, тело расслаблено, всё...
Всё! Отлегло... Сразу как-то по-странному лёгким
стало дыхание — так безусловно ничьё —
будто в корсете тугом рапустили шнуровку...
Будто из клетки — на волю, из зала суда
до оглашения тяжких словес приговора
наземь отпущена — в этот затерянный город —
наземь, на волю, надолго — почти навсегда...
Что же случилось? Сменился на улицах век?
Сорвана солнечным ветром с орбиты планета?
Нет. Это кем-то на Осень наложено вето —
сырость октябрьскую белит за окнами снег...